Как было предусмотрено, эта суббота началась в 4 утра. Разговор с Игорем на предмет моего дальнейшего пребывания в Волгограде был коротким и простым: проблем он не видел. Сказал, что в понедельник зайдёт и разберётся с билетом на самолёт.
Остальные, как и было запланировано, улетели назад в Берлин. Я помог укладывать их багаж в машину, попрощался и опять лёг спать.
Для меня день по-настоящему начался в 9 утра. Зашёл в фойе и ждал. За столиком в углу сидела молодая девушка и тоже чего-то или кого-то ждала. Приехала Женя, затем ещё какие-то люди, кто вместе с ней, кто сам по себе.
Девушка, которая ждала вместе со мной, оказалась предусмотренной для нашей группы переводчицей. Пока Женя телефонировала, чтобы собрать всех, кого нужно, беседовали с ней. Когда я её спросил, где можно разменять деньги, чтоб купить карту Волгограда и газету, она просто пошла к киоску и купила всё сама. Потом попрощалась. Она мне понравилась, и я сожалел, что переводчица мне не нужна.
Из списка, который мне в дьяконии передали, я узнал имена тех, с кем мне предстоит встречаться. А что с кем обсуждать – представления не имел, но надеялся, что в процессе общения всё выясниться. Один из носителей тех имён уже присутствовал и был удивлён, что занесён в мой список – Андрей Каден из «Мемориала». С ним состоялась оживлённая беседа. Он пригласил меня на организованную Мемориалом лекцию на историческую тему, которую на следующий день должен был читать доцент из Ленинграда1.
Женя тем временем успела организовать встречу с представителем православной церкви. Женя, Андрей Каден и я ждали его. Разговаривали о том, о сём – кроме всего прочего о некомпетентности западных журналистов, которые о ситуации в Советском Союзе распространяли какую-то фантастику2. – Андрей хотел присутствовать при встречах с духовенством; Женя стала звонить куда надо и получила отказ. Выяснилось, что его отношения с духовенством разных религий и толков что-то натянутые и что друг друга они недолюбливают. Он доцент истории на какой-то кафедре скорее материалистического толка. Не производил он впечатления твердолобого материалиста; хотя нельзя было не замечать его колкости против духовенства. Но какое это может иметь отношение к материализму? Я ведь тоже недолюбливаю духовных лиц, а материалистом точно не являюсь. (Типичных твердолобых священнослужителей, которые могли бы вызвать мою аллергию, я в Волгограде ни разу не встречал. А через пару дней, за ужином с уполномоченным по религиозным вопросам, я мог вместе с ним порадоваться факту, что католическая церковь на Волге вообще не представлена.)
Пришёл православный священник, Анатолий Назаренко, по-церковному: отец Анатолий. Что-то ядрёно «русское» чувствовалось нем и светская общительность. Он был таким, каким, пожалуй, можно себе представить образованного петербургского дворянина… Вместе с ним я поехал к церкви. Осматривал её внутри, снаружи. Потом пошли в его кабинет, который был расположен в соседнем здании. Я осведомлялся о распределении гуманитарной помощи, делал заметки и наконец достал анкету, которую мне дали в дьяконии. Это был первый и единственный раз, что я брал в руки эту анкету. Задавая вопросы и заполняя анкету, я скоро заметил, что такой трафаретный подход ничего не даст.
Особо важного ничего не обсуждалось, разве только, что он уговаривал меня наконец-то жениться; что, мол, не надо до бесконечности это оттягивать. В принципе он был прав; только - на ком жениться-то?
После встречи я вернулся в гостиницу. Пообедал – не помню, один или с кем-то.
В два часа дня вместе с отцом Анатолием и с Юрием Тихоновичем Садченковым, уполномоченным по делам религий, как намечено отправились на встречу с баптистской общиной. С последним во время поездки обсуждали разные организационные вопросы; в первую очередь – почему мы прилетели с двухдневным опозданием и почему в Волгограде никого об этом не предупредили. Я рассказал о задержке в Берлине и о решении экипажа отдохнуть в Твери. Упомянул тверского полковника, которого я попросил доложить в Волгоград о нашем опоздании и передать время нашего прибытия. И был удивлён, что Садченков об этом слышал впервые. Из Твери они действительно получили какое-то загадочное сообщение, с большим опозданием и о каком-то самолёте из Кемница, которое и осталось неразгаданной загадкой.
Тем временем я свыкся с мыслью, что у меня – официальная миссия, и вместе с тем я понял, что слишком обращать внимание на официальную программу этой миссии не следует.
Садченков – который, при всех положительных чертах, не мог скрывать «аппаратчика» – официально представил меня баптистам. И так же официально и строго по существу я начал говорить. Просто описал мое представление о гуманитарной помощи и какое впечатление у меня сложилось от предыдущих встреч. Сказал, что ящики с продуктами, конечно, милый и дружественный жест по отношению к людям, которые нуждаются в помощи, но в целом они – капля в море. Что, по-моему, это нужно организовать более фундаментально. Упомянул о том, что, например, в данной обстановке опасно лечиться в советских больницах из-за нехватки одноразовых шприцов и игл (а многоразовые недостаточно стерилизуются и используются до полного затупления), что приводит к сильному распространению СПИДа. Я предложил в дальнейшем помогать именно там, где есть настоящая нехватка – например, в здравоохранении. И в дальнейшем – поддержка в организации местного производства одноразовых шприцов3.
С этим все согласились. Снабжение продуктами питание они считали не таким уж катастрофическим. Продукты лучше отправлять в страны третьего мира, в районы, где люди действительно голодают. Мы договорились, что в сотрудничестве с врачами и медицинским персоналом нужно немедленно создать списки нужных материалов для больниц. – Садченков и отец Анатолий попрощались, хотели позже вернуться. После деловой части стали расспрашивать меня о моем отношении к Иисусу; что привело меня в довольное глупое положение. Милые и наивные люди… Я очень старался понятно разъясняться, но так как я не был готов объявить о каком-то почитании того, что они называли «Иисусом», они решили, что я все же христианином не являюсь…
Из моего затруднительного положения меня спасло какое-то синее мигание, которое за окном вдруг стал озарять наступающую темноту. Оказалось, что это приехал сопровождаемый полицейскими машинами конвой грузовиков с ящиками.
Мы вышли.
Сложный манёвр одного из тягачей на узкой улице в целях достичь приемлемого положения для разгрузки. Была образована цепь, в которую я тоже встал. Но вскоре сообщили мне, что прибыли Садченков и Назаренко и ждут меня. Я попрощался. На следующий день была запланирована встреча в более широком кругу.
У меня был выбор: побыть в отеле наедине и отдохнуть, а затем поехать к адвентистам, или пойти в православную церковь, чтобы принять участие в службе, а после этого – к адвентистам. Я решил присутствовать на православной службе, а отдохнуть всегда успею. Но сначала пришлось тащить ящики в подвал возле церкви и укладывать их. Отец Анатолий орудовал в подвале, а я примкнул к грузчикам. Для цепи людей было мало; пришлось ходить, спускаться, подниматься…. Два человека сверху в кузове раздавали пакеты, по двум штукам на заход – и в подвал. Чуть в стороне стояли какие-то мужики – среди них и водитель грузовика – и с большим интересом смотрели на то, что творится. При спуске по лестнице я несколько раз ударялся головой об низкий потолок; при одном из этих столкновений вдруг промелькнула пронизывающая происходящее какая-то абсурдная комичность: вот в подвал волгоградской церкви я тащу ящики и постоянно ударяюсь головой…
Когда все ящики были уложены, мы с отцом Анатолием отправились в его кабинет, в котором я оставил своё пальто. Отец Анатолий одел рясу, и мы пошли в церковь. Я встал спереди рядом с алтарём. Слева от меня пожилая женщина. Отец Анатолий дал пару указаний, по которым я мог стоять или сидеть, смотреть во все стороны и даже пройтись по церкви. Нельзя было только держать руки за спиной. Потом он исчез в дверцу за алтарём. – Свободу осматриваться и передвигаться я не использовал; я остался стоять на том же месте, руки, конечно, не за спиной, и пытался настроиться на службу. Но это не совсем получалось, зато, словно из тумана, всплывала всякая всячина, а порою просто удивление от этой в некотором смысле довольно странной ситуации…
Затем вернулся отец Анатолий и сказал, что пришло время уходить. Мы зашли в его Кабинет, он переоделся в светскую одежду, я надел своё пальто и шапку. Снаружи уже ждали Садченков и водитель. Мы поехали к адвентистам. Состоялся короткий разговор с их эпископом. Я коротко описал моё представление о дальнейшей гуманитарной помощи; он согласился, и мы попрощались.
Поехали в гостиницу на ужин. По дороге туда Садченков рассказывал об организационных формах отдельных религиозных общин и о значении различных эпископов и представителей церквей, с которыми я уже успел познакомиться. Приятно поражало то тёплое внимание, с которым он рассказывал о своих подопечных; хотя, кроме этого, порою слегка просвечивал такой момент, который, с лёгкой оговоркой, можно охарактеризовать как «директор зоопарка». Запомнить я это всё равно не мог.4 Здешние представители церквей, с которым я до сих пор встречался, казались мне все порядочными и добросовестными, и большинство из них, пройдя сквозь многолетние гонения, несомненно смогли развить в себе прямоту и бескомпромиссность; но трудно мне было найти с ними общий язык, так как все было закутано церковными догматами.
Я спросил о старообрадцах5. Они ещё существуют, даже очень много их; особенно благодаря тому, что на Волге нет на них гонений со стороны православной церкви (с лёгким оттенком комплимента в сторону отца Анатолия).
Садченков рассказал, что до того, как стать уполномоченным по делам религии он работал доцентом по философии и истории; читал он работы многих старых русских философов, читать которых в те годы было не принято. Говорил о Бердяеве, Соловьёве…
Его главная специализация – история нижней Волги, в особенности девятнадцатый век. Это – исконная казачья земля, поэтому там, в отличие от остальной России, никогда не было крепостного права. А в девятнадцатом веке, по причине обширной свободы, там собрались секты всевозможных направлений.
Садченков немного удивлялся моим чётким заинтересованным вопросам. Мы договорились, что сохраним контакт и углубим этот диалог.
Для меня начало прояснятся, как из недр «дикого поля», которое в течение своей истории не очень был затронут культурным созиданием и где в основном «философствовали» мечом – что-то всходят какие-то заложенные созидательные ростки.
Совместный ужин в гостинице. Отец Анатолий ушёл (несмотря на то, что в гостинице он собирался с кем-то встречаться. Садченков заметил, что, наверно, время от времени он должен и дома появляться). Зато к нам присоединились Женя и Саша. Общение с трудом удавалось, потому что было очень шумно. Саша кое-что рассказывал о своём религиозном воспитании, которое у донских казаков было, видимо, строгим и натянутым… Саша был чистым донским казаком, Женя – наполовину казачка, наполовину еврейка. Общая нить разговора уже позабылась, в памяти сохранились только отдельные пункты (о которых я всего лишь помню, что они были важными). За одним столом с молодыми людьми неожиданно зазвучали старые казачьи песни. Зал загремел. О разговоре можно было забыть. Но бодрило…
Так закончилась суббота, 22ое декабря.
[1] Тогда Петербург – после начала первой мировой войны, временно носивший название Петроград – ещё носил своё промежуточное название «Ленинград».
[2] Оглядываясь назад мне кажется, что в то время это была, в первую очередь, честная некомпетентность; в то время как ныне (заметка декабрь 2015) мы имеем дело со смутной смесью из некомпетентности, тупого пережёвывания всяческих подсказок, и сознательного вранья.
[3] Но именно с этим подходом – не давать подаяний, а помогать встать на ноги – я на Западе остался без отклика. – Как правильно говорил один давно умерший полузабытый западный человек, некий Иоганн Вольфганг фон Гёте: «Один не сможет помочь. Помочь может тот, кто соединился со многими в верный час». Молодец он; с ним я нашёл бы общий язык. Но его уже давно нет в живых. А так типичный западный народ вёл себя очень прилично; подаяния давали и рассказывали этим русским, как надо жить.
[4] Да и по сей день никакого представления не имею о разнице между баптистами, адвентистами и так далее…
[5] Во второй половине 17го века, патриарх Никон провёл реформу церковных книг и ритуалов. Эти изменения были насильно введены сплетённой с государственной властью церковью. При этом откололись старообрядцы, которые не приняли насильственного введения изменений; и в течение двух столетий их преследовали связанные между собой официальная церковь и государство.
Дальше:
Волгоград – Второй день
Назад:
Тверь – Волгоград
