В 9 часов нас забрал полковник Ильин. Мы поехали обратно в Шперенберг, где к нам присоединился майор Думчев. Вместе позавтракали.
Ждали самолёта. Наконец по телефону нам сообщили, что он в воздухе; и через некоторое время по громкому шуму можно было догадаться, что он заходит на посадку.
Перенесли багаж в газик полковника Ильина. Andreas Schölzel, госпожа Х, журналист, Фреди Штах сели к полковнику Ильину и поехали к месту посадки. Майор Думчев, М и я остались, ждали возвращения газика, который должен был доставить туда и нас.
Мы слышали, как самолёт приземлялся, ехал по взлётной полосе и, наконец, отключил двигатели. А Газик не возвращался. Мы ждали. Я предложил зайти в пожарную вахтёрку, чтоб оттуда отправиться на грузовике, так как такое бессмысленное ожидание со временем стало как-то даже неприличным. Майор Думчев считал также, и мы направились к вахтёрке.
Мы устроились в Газике и поехали. Поездка до взлётной полосы проходила по старым каменным плитам – остатком автострады времён Третьего Рейха.
Наш самолет уже раскрыл задний грузовой отсек. Вокруг стояли какие-то контейнеры. Andreas Schölzel вертел фотоаппаратом. Неподалёку стоял АН-124, по словам майора Думчева – с двойной грузовой ёмкостью нашего АН-22, и с люками спереди и сзади. Я осмотрел его ближе. На заднем плане, в около ста метрах, начиналась бесконечная линия поставленных на краю полосы вертолётов.
Наш «штаб» мы разбили рядом со взлётной полосой в комнате отдыха фельдъегеров. По плану мы должны были вылететь около четырёх; хотя, правда, один из присутствующих офицеров не очень верил, что до четырёх успеем.
После укладки ящиков несколько контейнеров остались пустыми. Чтобы полностью использовать грузовой отсек было решено наполнить их молочным порошком. Но что-то с этим не клеилось. К вечеру снова ужин. Кроме майора Думчева за ужином присутствовал ещё тот офицер, который с самого начала не поверил, что к предопределённому времени сможем вылететь. Он же был единственным активным пилотом среди офицеров, с которыми мы общались. Пилотировал он транспортники.
После ужина нас на микроавтобусе, который заменил газик полковника Ильина, вернули на место пребывания. Эта поездка происходила с определёнными трудностями. Въезд, который мы раньше использовали, по каким-то причинам был заблокирован; в связи с чем пришлось попытаться въехать с другой стороны. Наверное, из-за взлёта и приземления, поскольку обычно мы проезжали прямо по взлётной полосе. После продолжительной поездки по лесу мы снова выехали на какую-то взлётную полосу. Над нами на низких высотах с грохотом пролетел вертолёт. Мы ехали по взлётной полосе бесконечно долго мимо припаркованных по обочинам самолётов. Где-то нас остановили; пришлось повернуть назад. Взлёт или посадка… Проехали весь путь назад и снова свернули в лес… Организация мне показалась в чём-то доморощенной; таким образом вполне могут случаться столкновения взлетающих или садящихся самолётов с машинами. Страха я не испытывал никакого, скорее какую-то весёлую любознательность…
Каким путём мы в итоге вернулись, я уже не помню. Даже не исключаю, что по освободившемуся к тому времени «старому» пути.
Вошли в наш «штаб». Ждали. Атмосфера подавленная; госпожа Х даже расплакалась. Единственный, кто сохранил какую-то юмористическую беспечность был я сам. Может быть ещё Andreas Schölzel.
Включили телевизор. Московский канал (наверное, через спутник). Заявление об отставке Шеварднадзе. Меня удивил его нечистый, пропитанный акцентом русский язык. Ну да, он же грузин1…
В 20 часов вечера наш самолёт был готов к взлёту. Мы поднялись на борт.
В грузовом отсеке я уже был, когда задний люк был раскрыт. Просто поднялся по рампе; рассматривал пару запасных колёс на передней перегородке; даже собирался их сфотографировать, так как эта картина несла для меня определённый юмор – самолёт, который нёс с собой запаски. Но вообще-то это не смешно. Наверняка ведь не на каждом аэродроме есть в наличии запасные колёса для Антонова 22… Дверь за перегородкой, через которую мы зашли в неизведанную часть самолёта, я тоже уже видел через открытый грузовой отсек. Я маневрировал со своим багажом между перегородкой с запасными колёсами и контейнерами. Повернул налево, прошел через дверь, далее по узкому проходу. На «скамье» в конце прохода мы оставили наш багаж. Потом поднялись по крутой лестнице и оказались в маленьком отсеке, в котором валялся какой-то хлам и одежда. Как выяснилось, как раз за кабиной пилотов. На каждой стороне небольшой иллюминатор. Экипаж убрал в сторону свои вещи, и мы распределились по расположенным вдоль задней и передней стенок скамейкам. Я сам справа у задней стены, сразу рядом с входом. Напротив меня, на другой стороне, Andreas Schoelzel.
Моторы или турбины, или как они там называются, были запущены. Громкий грохот. Мы поехали. Грохот всё усиливался. В какой-то момент я понял, что мы летим. Почти не замечал, как взлетали. Самолёт, казалось, не обладал достаточной мощностью и поднимался очень полого. Беспрерывный оглушающий гул, к которому потом ещё добавился какое-то шипение. Наверное, динамическое уравновешивание давления – какая-то дюза на задней стенке нашего отсека. Кто-то из экипажа время от времени заходил и при помощи газеты ослаблял шипение. Угощал нас салом и луком из маршевого довольствия, с Andreas Schoelzel выпил рюмку водки (мне тоже предлагали; но, в связи с моим известным отношением к подобным жидкостям, я отказался). Разговаривать при таком шуме было невозможно. Я снял обувь, скрючился на «скамье». Мне даже удалось уснуть (что, трезво смотря, рядом с шахтой двухметровой глубины во время полёта дело небезопасное. Много позже, при перелёте из Москвы в Вену, когда перед стартом стюардесса проходила по рядам и смотрела, были ли мы как следует пристёгнуты, я снова вспомнил о той ситуации…)
Приземлились в Твери. Гул и шипение прекратились. По планам мы должны были находиться там примерно час. Таможенные формальности. Ну, их почти не было; нашими паспортами никто всерьёз не интересовался. Как было с грузом – не знаю.
Особенность в этом промежуточном приземлении было связано с тем фактом, что Антей наш базировался в Твери, и что в Твери же проживали и члены экипажа. Комендант объявил, что они отлетали дозволенный налёт и что по закону теперь должны отдыхать. – Какой-то момент лукавости в этом, конечно, присутствовал. Ведь знали они, что мы рассчитывали на продолжение полёта через час, и что в Волгограде нас ждут; а объявили только в самый последний момент. По их словам, налёт у них составлял 17 часов; а это явно была натяжка. Утром маленький прыжок с южного аэродрома в Шперенберг, и вечером полет из Шперенберга в Тверь. Присутствовали ли они при загрузке самолёта – неизвестно, но, скорее всего, обошлись без них.
Госпожа Х начала скандалить; что мне показалось неуместным и бессмысленным. Было ясно, что лётчики твёрдо решили переночевать в Твери у себя дома и что никто их не заставит отказать себе в этом удовольствии. Зачем зря портить настроение и атмосферу? – Ну вот: Госпожа Х ругалась с экипажем, а я беседовал с какими-то людьми в формах и с одним городским депутатом, случайно оказавшимся в этот поздний час на аэродроме, потому что принял какую-то гуманитарную помощь (похоже из Оснабрюка). Я, с одной стороны, подчеркнул, что по всей видимости экипаж лукавит; но, с другой стороны, эти ненужные споры и это скандальничание только зря портят атмосферу. Остальные члены нашей делегации, за счет отсутствия или недостаточных знаний русского языка, оставались в стороне. Случайно присутствующий депутат, Юрий Милов2, собирался организовать нам ночлег.
Госпожа Х сначала отказывалась покинуть самолёт; но в какой-то момент мы всё же оказались наружи: я просто взял свой багаж и вышел; и остальные последовали за мной. Ругань продолжалась. Человек в униформе (как я позже узнал – полковник) подошёл ко мне; попросил, чтоб я взял дело в свои руки и распределить людей по подъехавши машинам. Что полностью соответствовало тому, что и я сам считал нужным. Я принял командный тон, и через пару минут мы уже ехали. Сам я ехал вместе с полковником, его водителем, одним членом экипажа и двадцатилетним журналистом.
Таково было моё первое самостоятельное энергичное действие во время этого путешествия; и привело оно, это действие, к тому, что присутствующая с самого начала отчуждённость между мною и почти всеми членами делегации разрослось до широкой пропасти; что явно ощущалось: С одной стороны, они, немцы, которые ведь хотели помочь этим русским, а с другой – эти злые и неблагодарные русские (и одним из них был я).
Полковник и прочие люди в форме, со своей стороны, явно тяготились этими немцами, относились к ним как к настырным детям, которые плохо вели себя. В пути я попросил полковника немедленно сообщить в Волгоград, когда мы туда прилетим. Он пообещал позаботиться об этом. (Что он в итоге и сделал, но что-то не так. В Волгоград с большим опозданием сообщили, что в 18 часов прилетит самолёт из Кемница…) Атмосфера между нами была коллегиальной. У отеля он распрощался и оставил меня наедине с «врагом». Ну, в общем-то не совсем наедине. Юрий Милов остался с нами, он устроился у телефона, чтобы позаботиться о том, чтобы город оплатил наше недобровольное пребывание. И ему это действительно удалось – в столь полуночный час достигнуть предварительного согласия.
Пока я общался с Миловым, остальные члены нашей группы ушли в скрытый полумраком расположенный немного в стороне мягкий уголок.
В итоге мы разошлись по комнатам.
Поскольку так было проще, Юрий Милов и сам там переночевал.
Вот таким был 20ое декабря.
Сноска
[1] Мой русский язык был тогда не лучше (скорее: хуже); ну, для западного человека нормальным. О Грузии я тогда практически ничего не знал, и, тем более, знать не мог, что в этой Грузии потом несколько лет буду жить. С чуть созревшими знаниями русского языка, но с полным отсутствием грузинского. С Шеварднадзе я позже посредственно был связан тем, что часто находился на его даче неподалёку Москвы и даже использовал его сауну. Это могло бы стать отдельным рассказом. И так же в то время, когда я жил в Грузии наши пути, косвенно, кое-где пересекались. Тоже отдельный рассказ… Просто вспомнил. Жизнь штука довольно странная.
[2] Несколько лет спустя, из Москвы, я переписывался с ним. По обычаям тех лихих девяностых годов он обустроился в «бизнесе». Переписка вскоре угасла. Недавняя попытка найти его через Фейсбук ничего не принесла.
Дальше:
21.12.1990 Тверь – Волгоград
Назад:
19.12.1990 - Sperenberg
