Многоуважаемый господин Цоллер
«Вы» или «Ты» — это различение мне важно, поскольку оно содержит возможность сближения. Внутренний процесс воплощается во внешней форме общения. К сожалению эта форма – как большинство социальных форм – превратилась в пустой ритуал: форма утратила содержание. И, как Вы пишете: язык утратил свою ценность; и он под угрозой превратиться в пустую форму. Или же – как на примере научного жаргона – может быть содержание приняло уже такой характер, что невозможно придавать ему соответствующую и доступную человеку форму.
И я хочу, чтобы то, что я говорю или пишу, соответствовало тому, что имею в виду; но порою это трудно. Как бы то ни было: с удовольствием буду писать «Ты». (На здоровье!) (…)
Тот факт, что я стал учиться в университете, это – по сути – результат необдуманной машинальности. Родился я в солидной буржуйской семье, где большое значение придают порядочному образованию и выбору соответствующей статусу профессии. Ведь так принято, что после экзаменов на аттестат зрелости вступают в университет, изучают что-нибудь забавное, и, вконец, становятся солидными гражданами. Что, однако, я понял только перед последней третьи моей учёбы, а не в начале!
В общем-то кишит студентами, который учатся лишь потому, что это так принято; но, похоже, они никакого недостатка не ощущают. Ну ладно, если они при этом довольны, то следует принимать это как есть. А что касается меня, то, однако, я заметил, что это ошибка – изучать что-нибудь без внутренней потребности познания и знания, без настоящей личной воли. Мне кажется, что это – злоупотребление.
Вот так я это вижу: я изучаю что-нибудь, однако «я» - это не моя личность, а своего рода «я» функциональное; и то, что я изучаю, ни изменяет меня, ни развивает; не трогает меня в моей душе, не связывается с моим бытием, а строит внешнюю искусственную сменную личность, которая в дальнейшем должна как можно эффективней функционировать в социальной сфере и в профессиональной жизни. Тут, естественно, возникает раскол: с одной стороны - первоначальное «Я» со своими вопросами, которое ищет свои задачи, которое таит в себе свои волевые стремления; и второе «Я», которое, оттесняя его, внешне накладывается на первое, и, воспитанная к функциональности, выступает во внешнем мире.
Вот пример: разбирали мы несколько сонетов испанского поэта Francisco de Quevedo, который жил во время Барокко. Эти сонеты – очень пессимистичны; тема их – бессмысленность жизни перед лицом неизбежной смерти. Ну, в общем-то много болтали о стиле, о биографии этого человека, о „Carpe diem“ Вергиля, о реакции современников, и тому подобном. А вот о чём не говорили: действительно ли жизнь бессмысленна перед лицом неизбежной смерти? («Мы здесь ведь не занимаемся философией или психологией!»)
В современной науке самым убогим состоянием, пожалуй, отличаются дисциплины философские и исторические. Естественные науки, конечно, много чего ужасного сотворили; однако – химия – это химия, физика – физика, атомная физика – атомная физика. Что есть атомные бомбы – это не вина атомов и их исследования. Дело в недостаточном человеческом, гуманитарном образовании всех тех, кто в этом исследовании участвовали и участвуют; и в этом, мне кажется, была бы задача так называемых гуманитарных наук. Тут была необходимость создания нужного равновесия; и именно здесь эти гуманитарные науки промахнулись и все дальше промахиваются, так как перестали учитывать человека: по образцу естественных наук, где человек в исследуемой области еле учитывается. Если в естественных науках он выступает только как исследователь, то в гуманитарных науках он одновременно является предметом исследования. Ведь именно здесь цель этих наук!
А человек ведь всегда личность, Я. Это ведь самое существенное в нем! А вот, если гуманитарные науки из своих деяний выкидывают личность, то они действуют в пустом пространстве и точно никуда не годятся: чистейший паразитизм, пустое мудрствование.
Не приближают они меня ни к внешнему исследуемому миру, ни к самому себе; только создают какой-то призрачный мир, существующий без всякого сущностного отношения к чему-либо и являющийся чистой самоцелью. Как я уже сказал: забавно это, но без малейшего глубинного смысла и безо всяких последствий. Но ведь: Чем-нибудь же надо заниматься!
Это – коварный процесс отчуждения: ведь кажется, будто занимаешься «духовным». Выгоняется «Я» из его собственных пределов; думаешь, будто становишься «Я», но фактически дело всего лишь в том, что приобретаешь таковое. Вот именно в этом злоупотребление: духовное якобы развивает собственную духовность, а фактически служит лишь для того, чтобы вытеснять её и подавлять.
Роковое в этом то, что из-за такой многолетней практики и привычки подлинное «Я» действительно исчезает. В конце концов действительно уже не знаешь: Что мне нужно? Чего я хочу? Что я думаю? И даже: Что я есмь? А видишь лишь мрачную пустоту; действительно утратил контакт с самим собой: дело для психиатра. И вот в конце своей учёбы можешь сказать: много знаю, но ничего не умею…
Что-то странно: а может быть настоящая объективность возможна лишь там, где по-настоящему присутствует личность? Может быть, они не противоположны друг другу, а взаимно обуславливаются?
Для начала я хочу обрисовать что меня привело к сочинению таких и похожих вещи.
Десять лет назад, когда в беседе с друзьями возник вопрос, не стоило ли бы мне приступить к какому-либо обучению, к какой-нибудь учёбе – я весь круг рассмешил вот таким образом: это только тогда, когда я буду достаточно развитым, чтобы, весело развлекаясь, сидеть над головами преподавателей и смотреть, как они что-нибудь, что они путают со мной, заворачивают в испанский сапог.
Но не удалось мне завоевать такую свободу. Может быть сейчас она есть, или хотя бы уже поблизости; но это меня теперь уже не интересует: я целенаправленно иду своей дорогой и больше не участвую в этом надувательстве с дипломами и обучениями. Теперь я уже окончательно понял, что это извращённое проведение пустых ритуалов на безрассудной охоте за дипломами – это не что-нибудь неизменное, каким-то божьим законом, а просто результат человеческой слабости и глупости. Участие этой позиции в формировании заметно приближающейся социальной катастрофе, скорее всего, немаловажно: человек отстраняется. Поэтому я считаю своим человеческим долгом: бороться с этим.
Я ничему не учился; являюсь 32-летним дилетантом. Даже без аттестата зрелости. Что дошёл до среднего образование я ныне считаю ошибкой: то того, как я попал в школу у меня ещё много к чему был живой интерес; а по мере того, как в школе стали заниматься этим «интересным», оно быстро надоедало. Когда я освободился оттудова, я был пустым, без жизни, да и еле мог мыслить. В дальнейшем лет десять блуждал, чтоб освободиться от этой скорлупы.
Блуждал я в поисках подлинной жизни и ясных мыслей. И все больше и больше я сознавал, что найти такое в существующих образовательных учреждениях невозможно; наоборот: я чувствовал, что тем основательней здесь отрезают от действительности.
Порою я думал, как приятно было бы встречать человека наподобие русских старцев (наверно знаешь старца Сосиму из «Братьев Карамазовых» Достоевского): жива была тоска по настоящему учителю.
В 1975ом году познакомился с работами Р. Штейнера1 и с его учениками. Заниматься работами Штейнера я продолжал; это для меня стало веской помощью; с антропософов же, точнее с официальными представителями этой антропософии, со временем удалялся.
Твой упрёк, что гуманитарные науки предали свою задачу, касается тоже антропософской духовной науки.
При последовательном подходе к антропософской духовной науке человек мог бы найти своё место. Но из-за того, что по широким кругам антропософия деградировала в догматическую систему, в связи с чем одно отчуждение было заменено другим – эта возможность отпала: старый менталитет сохранился и только прятался за более пёстрыми красками. Но это не только означает нейтрализацию тех возможностей, которые появились благодаря работам Штейнера, но сверх того переворот к худшему: современный антропософ имеет гораздо больше возможностей выдавать бездуховность за дух, застой за развитие, несвободу за свободу.
Твой путь отличается от моего пути почти во всех внешних обстоятельствах; но все же есть разные параллелизмы, вещи, которые мне как-то знакомы.
Вот, например, школа. Для знатока условий в Базельских школах большим значением отличается тот факт, что я изучаю языки английский и испанский. Ведь посещал я такую школу, где дипломным предметом был язык древнегреческий, а не английский. Английский язык был предметом факультативным, которым занимались по личному интересу, а не в связи с оценками. А испанский там вообще не преподавали; этим я занимался самоучкой. Это тогда были предметы, так сказать, непорочные: моё отношение к ним не было испорчено необходимостью оценок, зубрёжкой и интеллектуальной болтовнёй. То же самое с русским языком в качестве факультативного предмета. Русский язык для меня по сей день незапачканный, так как, слава богу, я его не изучаю. А немецкие классики, например, по сей день для меня вражеская территория. Ныне, правда, уже нет такого барьера из фрустрации и скуки, что мешал бы мне читать Гёте; уже не предпочитал бы сжечь эти книги. Ныне скорее – власть привычки. Если у меня есть проблема какая-нибудь, то никак не могу предполагать, что Гёте или Шиллер мне могли бы чем-нибудь помочь. От фрустрации из-за образовательного балласта остались только равнодушие и отсутствие интереса; флегма какая-то (что и так соответствует моему характеру). Крайне трудно мне прийти к какому-нибудь индивидуальному отношению к этим классикам; слишком долго просто жил я в привычке слышать об этих лицах только пустую интеллектуальную болтовню. (…)
Я постараюсь показать, что настоящая объективность может возникать только там, где присутствует настоящая личность (я ещё не дозрел, чтобы понять, правда ли тоже обратная связь). Где отсутствует одно или присутствует в каком-то искажённом виде – тоже с другим что-то не так. По моему опыту в современной университетской учёбе упускается и то и другое. Тут нет ни объективности, ни личности, а какая-то сумбурная смесь, которая приводит к тому, что как мнимая личность по какому-то мнимому предмету проходишь мнимое образование. Утратишь контакт по двум сторонам: вовнутрь и вовне. Исчезают обе стороны действительности. А это приводит к вопросу: каково должно быть образование личности, и каково образование объективности? (…)
Противна мне эта шумящая, злобствующая воинственность; терпеть не могу. К сожалению, этот менталитет я замечаю особенно в так называемых «левых» кругах. То есть, здесь он меня раздражает больше всего. Если у этих стариков в Кремле или в Белом Доме слышу такие речи – тут для меня нет ничего удивительного: от них я ничего другого не ожидал. Они ведь консервативны; им нравится старьё, даже если оно вздор; именно поэтому же их называют консервативными. Но вот, если поступают такие, кто хочет делать лучше, которые претендуют думать лучшие мысли, проводить лучшие деяния, и когда у них на человеческом уровне происходит то же самое, и заменяются только слова, тогда у меня лопается терпение. Идеология, догмата, упрямство, нетерпимость возвращаются через задний ход: в виде «личного опыта» и тому подобного. Застревают в своём опыте, не хотят расширять свой горизонт, смотреть дальше кончика своего носа; личный опыт становится интеллектуальной собственностью, подобно любой другой идеологии: идеологизирование собственного опыта. Из-за этого личного опыта мне почти невозможно сотрудничать с таким народом и с такими группами. Однако я допустил бы ту же самую ошибку, если б с такой же необъективностью стал бы не различать мысли и импульсы от способа их осуществления. И я сам не должен ограничиваться своим собственным опытом. Ты видишь, что я не против личного опыта. Я считаю, что именно он единственная возможная почва, единственная возможная исходная точка. Только оттуда точно нужно исходить: подниматься все выше и выше.
Ведь как-нибудь должно быть возможным найти срединную позицию между односторонним субъективизмом и односторонним объективизмом. Подчёркиваю: срединную позицию, которая основана не просто на затхлом компромиссе, а представляет собой что-то вполне личное, исконное. Своего рода «личная объективность» или «субъективный объективизм». У меня такое впечатление, что Штейнер шёл по такому направлению. Но ещё не умею всё охватывать мыслью.
В последнее время этот переход от личного опыта к объективному мышлению я пробовал проводить, опираясь на предметы повседневного обихода. (,,,) При этом я обнаружил, что в этих привычных предметах таится очень много философии, мыслей, духовного. Ну, впрочем, а где ещё это должно быть? Только стоит смотреть; смотреть в качестве личного опыта и непредвзятой объективности. Или же, именно: в качестве личной объективности. Если ограничиться самим собой и своими мыслительными силами, то, как ни странно, больше всего сблизишься с предметом. Но, в общем-то, это ведь логично: я должен быть у самого себя, чтобы быть способным подходить к другому: чтобы я мог подходить к другому. А кто ещё подходил бы, если я не я? Может быть какая-нибудь сотканная из принуждения, обязанностей мнимая личность, которую я путаю с самим собой, но которая насажена. Поэтому и логично: чем ближе я к самому себе, тем ближе я к предметам и к миру; как ни парадоксальным и непривычным это может казаться.
[1] Steiner, Rudolf (27.02.1861 – 30.03.1925) – Австрийский философ и феноменолог сознания. Его основной предмет, представленный главным образом в его центральной работе «Философия свободы» этический индивидуализм, по сей день, в общем-то, мало кто понимает. Как противники, так и многочисленные приверженцы ошибочно считают его создателем нового вероучения.
[Сочинённая в 1983ем году Раймодном Цоллером сноска. Названный сочинитель в принципе не возражает против тогдашней формулировки; однако ныне он это сформулировал бы чуть по-другому. В те времена он ещё чуть был в шоке от контраста между прочитанных у Штейнера импульсов и тем менталитетом, которую он замечал у многих приверженцев Штейнера (Р. Цоллер в 2021ом году)]
Назад к читательскому письму 
Продолжение переписки
