(...) Живут, во всяком случае, верой, будто обладают настоящей культурой: чудовищный контраст между этой самодовольной, даже ликующей верой и каким-то очевидным дефектом замечают, похоже, только очень редкие и немногие. Ибо все, кто мнит вместе с общественным мнением – завязали себе глаза, заткнули себе уши: этого контраста, мол, не должно существовать! А как это возможно? Какая сила имеет власть приказать вот такое «не должно»? Какая это порода людей в Германии пришла к власти, что смогла запретить такие сильные и простые чувства или хотя бы предотвратить их выражение? – Эту силу, эту породу людей я назову: это – филистеры образования, образованцы[1]
Слово филистер, как известно, взято из студенческой среды и в своем обширном, но общепринятом смысле обозначает противоположность сыну муз, художнику и настоящему человеку культуры. Филистер образования же – изучать тип которого да выслушивать произносимые им исповеди, теперь уже стало надоедливой обязанностью – отличается от общей идеи породы филистеров определенным суеверием: он мнит, будто сам является сыном муз и человеком культуры; а это - непостижимый бред, из которого явствует, что он вообще не знает, что такое филистер, а что его противоположность. В связи с чем ничего удивительного нет, что он, как правило, торжественно отвергает, что он филистер. С такой нехваткой самопознания он твердо убежден, что его «образование» как раз и является насыщенным выражением истинной немецкой культуры; и, встречая везде образованных своей же породы да все общественные учреждения, все учебные, образовательные и художественные заведения устроенными соответственно его виду образования и его потребностям, он, куда бы ни шел, всегда носит в себе торжественное чувство, что он и есть – достойнейший представитель современной немецкой культуры, и на этой основе выдвигает свои требования и претензии. (...)
Вокруг себя он везде встречает только одинаковые потребности и схожие взгляды; куда бы ни шел – везде тут же окружает его союз негласного согласия о многих вещах, особенно в области религии и искусств: это ошеломительное однообразие, это не приказанное, но тут же раздающееся tutti unisono соблазняет его верить, будто здесь присутствует какая-то культура. (...)
Но никого он так не ненавидит, как того, кто обращается с ним как с филистером и говорит ему, кто он есть: помеха всех сильных и созидающих, лабиринт всех сомневающихся и заблудившихся, болото всех утомленных, кандалы всех стремящихся к высоким целям, ядовитый чад всех свежих ростков, иссушающая пустыня ищущего и жаждущего новой жизни немецкого духа. Ибо ищет он, этот немецкий дух; и вы ненавидите его из-за того, что он ищет и не верит вам, что вы уже нашли то, что он ищет. Как же это возможно, как мог возникнуть такой тип, как филистер образования, или, раз уж возник, как мог он подняться до власти верховного судьи над всеми проблемами немецкой культуры; как же это может быть после того, как перед нами прошел целый ряд великих героических личностей, которые каждым своим движением, выражением лица, вопрошающим голосом своим, пламенным взором выражали лишь одно: что они - ищущие, что они с внутренним пламенем и серьезной настойчивостью ищут именно того, что филистер уже считает своим имуществом. (...)
А как судит наше филистерское образование об этих ищущих? Оно просто смотрит на них как на нашедших и, кажется, забывает, что те всегда чувствовали себя только ищущими. (...)
Но для того, чтобы так ошибочно судить о наших классиках и так ругательно чествовать их, необходимо вообще их не знать; и это – всеобщий факт. Ибо иначе знали бы, что существует лишь один способ чествовать их, а именно: безустанно продолжать искать в их духе и с ихним мужеством. (...)
[Филистер], правда, с большим удовольствием время от времени любит предаваться приятным и отважным эксцессам искусства и скептической историографии, и не мало ценит привлекательность таких объектов развлечения и времяпрепровождения; но он строго отделяет «серьез жизни», что значит: профессия, дела, включая жену с детьми, от потех; а к последним он относит более или менее все, что касается культуры. Поэтому – горе такому искусству, которое само начинает поступать всерьез и выдвигает требования, покушающиеся на его промысел, его дела, его привычки, то есть: на его филистерскую серьезность (...)
(перевод домашний)
