Покинув замок, мы вдруг заметили, что Аиты нет. Мы обернулись; и вот: нет её нигде.
Может быть она потерялась где-то в запутанных коридорах и помещениях. Хотя, впрочем, не очень-то похоже на неё теряться; но все же не исключено.
Мы пошли назад, искать её. И не могли понять, почему вдруг нас больше не хотели впускать. Какой-то грозный сторож там стоял, в хорошо приглаженной форме, и кобура была на нем с настоящим пистолетом. Зачем сторожу замка пистолет? Давеча этого сторожа не было. А может быть, и был; но хотя бы не носил такой угрюмой формы. Угрюмая форма наличествовала; все равно, кто в ней находился.
Сторож, который не хотел нас пускать, поговорил по телефону с кем-то, сказал «все в порядке», и повесил трубку. Потом он объяснил нам, что искомая нами особа, наверно – та молодая женщина, которую арестовали по причине неприличности её одеяния. У нашей знакомой ноги длинные? – Да, длинные ноги есть; тем и славится, что ноги у неё – длинные. – Она блондинка? – Да, в настоящее время она блондинка. Длинные светлые волосы. – И была в очень короткой юбке и почти прозрачной блузке? – Она, как правило, ходит в коротких юбках; а блузки её – или с крайним декольте, или же прозрачные. – Под блузкой она носила чёрный лифчик, который также был прозрачен? – Правильно. – И вот именно из-за короткой юбки и прозрачной блузки её и арестовали, так как одеяние такое считается неприличным и вызывающим общественное возмущение.
Я возразил, что ноги и груди Аиты, правда, порою привлекают внимание, но что я ещё никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь ими возмущался; что возмущаться разве только могут какие-нибудь старушки, у которых нет таких красивых ног и которые поэтому завидуют ей.
Сторож усмехнулся и сказал, что общественное возмущение – понятие растяжимое; сам он, например, восхищается красивыми женскими ногами, и большинство его коллег настроены в таком же духе; но не их это дело философствовать о применении ярлыка «общественное возмущение»; их задача всего лишь в том, чтобы при наличии определённых нарушений закона предпринять соответствующие меры. По закону юбка должна покрывать минимум две трети бедра, а также и груди на две трети должны быть прикрыты, а именно так, чтоб не было видно сосков. По сообщению его коллег в длине юбки не хватало полтора сантиметра; а груди для внимательного наблюдателя фактически были открыты.
По уставу полтора сантиметра неприкрытого бедра и недостаточно прикрытые груди вызвали общественное возмущение. Его коллеги, правда, от этого получили только удовольствие и ничуть не были возмущены; но все это не имеет значения, так как, в принципе, дело только в том, чтобы выполнить свой служебный долг, и чтобы все было по закону.
Да к тому же гораздо приятнее арестовать длинноногую красавицу, чем какую-нибудь старушку.
С последним пришлось согласиться, и я признался, что на месте его коллег во мне сказались бы те же самые пристрастия. – На мой вопрос, а почему в этой короткой юбке и прозрачной блузке её вообще впустили, сторож ответил, что новые постановления вступили в силу только после того, как мы вошли.
Но и на основе новых постановлений её пустили бы несмотря на короткую юбку, так как вход в замок в неприличном одеянии по-прежнему разрешён; и он лично более чем кто-либо этому рад; ибо он страстный любитель женской красоты и считает неподобающим красивое тело прикрывать сверх меры. По его мнению, неприличным нужно считать именно то одеяние, которое прикрывает слишком много. Но это – его личный взгляд; по уставу неприличным считается такое одеяние, которое прикрывает слишком мало. Для входа это, однако, не имеет значения; но зато для выхода: кого встречают в не соответствующем закону одеянии, того больше не выпускают.
Я не спорил, что держать в своей власти таких вызывающих общественное возмущение существ – дело весьма приятное, и признался даже, что я завидую ему из-за его работы; но, с другой стороны, как-то недопустимо, чтобы из-за полторасантиметровой нехватки в длине юбки и общеобозримости её грудей Аита до конца своих дней оставалась пленницей в замке.
«Такое и не предусмотрено,» ответил сторож. «Когда-нибудь её выпустят...»
«И когда?»
«Не знаю.» Сторож пожал плечами.
«А что с ней будет?»
«А это вам очень интересно?»
«Да,» подтвердил я. «Мне это очень интересно.»
Сторож поднял трубку, набрал какой-то номер, и на каком-то непонятном жаргоне стал вести с кем-то непонятный разговор. Потом он не спеша положил трубку, встал и приветливо пригласил: «Следуйте за мной...»
«А что, мы тоже арестованы?» спросил я в недоумении.
«Нет, за что?» удивился сторож. «Я думал, вы хотите посмотреть, что делают с вашей знакомой». И, ухмыляясь, ещё добавил: «У нас арестовывают только вызывающих общественное возмущение молодых дам.»
«А что с ней собираются делать?»
«А что вы желаете, чтобы с ней делали?» спросил сторож, открывая тяжёлую дубовую дверь, за которой виднелась узкая лестница, ведущая вниз в какой-то полумрак.
«Насколько я понимаю, то, что мы желаем, здесь не имеет значения, так как то, что с ней будут делать, зависит не от нас...»
«А если бы это все же зависело от вас?»
«Тогда я распорядился бы немедленно выпустить её!»
«Чепуха какая-то поверхностная...» отмахнулся сторож. «Если бы вы подробнее заглянули в себя, то стали бы говорить совсем другое.» Он стал спускаться по лестнице и дал нам знак следовать за ним
Я вкратце посмотрел в себя вовнутрь и понял, что он прав. Ведь когда вдруг такая сочная женщина окажется в твоей власти – как не злоупотреблять этой властью?
Беспокоил, правда, вопрос, как она сама может отнестись к данной обстановке; но все сомнения и колебания были обузданы чарами и почти что метафизическим трепетом этой из ряда вон выходящей обстановки. Было бы святотатством ни с того ни с чего требовать освобождения Аиты и тем самым дать иссякнуть в повседневной банальности всем этим нечаянно проявившимся щекочущим возможностям.
Несомненно следует выяснить точку зрения самой Аиты. А вполне возможно что возражений у неё нет никаких. Ведь с ней, в общем-то, всегда следует ожидать именно того, что на первый взгляд кажется самым невероятным.
Пока мы шли по какому-то бесконечно длинному коридору, я сказал сторожу, что он прав и что освободить её я в самом деле считаю неуместным. Только в первый момент я стал жертвой своего хорошего воспитания.
«Потухшие и загнившие плоды нашего воспитания мы должны смело обезвреживать путём живого мышления!» забубнил сторож. «Больше философствовать надо; тогда все будет хорошо. Ведь философия – это путь, на котором мы исправляем те ошибки, которые были допущены при нашем воспитании. – Последнее, впрочем, придумал не я; это - из Новалиса.»
«Что стало бы с нами без наших философов» заметил Вравлов, который до сих пор помалкивал. «И мне пришлось с большим трудом выпутываться из кандалов, которые на меня наложило моё воспитание. - В самом деле – замечательная обстановка! Зачем её разбавлять заученными трафаретами? – А то, что будет с ней – точно зависит от нас?»
«Что-то не исключаю,» неопределённо ответил сторож. Он открыл какую-то дверь и пропустил нас.
У противоположной стены, с руками и шеей протиснутыми в перекладину позорного столба, стояла Аита. Левой ступней она, подогнув колено, опиралась о стену; а правая ступня неуклюжей оковой была привязана к полу.
«Здравствуйте!» приветствовала она.
«Здравствуй!» ответил я. «А мы искали тебя.»
«Ну, вот и нашли.»
«Непривычная картина,» сказал Вравлов.
«Было бы скучно, если бы всегда все было по-привычному,» ответила Аита. «Привычное – это кандалы, приковывающие нас к банальности повседневного.»
«А ведь ты тоже стоишь прикованной,» заметил я.
«Но не к банальности повседневного,» бросила она задористо.
«И впрямь, банальности ни следа!» воскликнул Вравлов. «Позорный столб тебе очень к лицу!»
«Благодарю за комплимент,» улыбнулась Аита.
«А что будет с тобой дальше?» спросил я. «Что собираются с тобой делать?»
«Я не знаю, что со мной собираются делать.» Она облизала губы. «И не хочу знать. Потому что то, что я знаю, уже есть и, следовательно, уже не ново. А я люблю сюрпризы.» И, улыбаясь, она продолжила: «А что вы хотите, чтобы со мной сделали?»
«Если бы дальнейшее зависело от меня...» я прикусил губу.
«Это зависит от тебя,» вмешался сторож. «Мне только что подтвердили.»
«Вот и придумай что-нибудь,» сказала Аита.
И я придумал...
Получилась великолепная оргия, в которой приняли участие все сторожа, человек пять, и при которой нашёл своё употребление не только стоящий рядом пыточный стол, но также и пустующая уже много столетий роскошная кровать с балдахином, принадлежавшая когда-то хозяйке замка.
Завершив оргию, я распорядился освободить Аиту, и мы покинули эти гостеприимные палаты.
И когда две недели спустя нас охватило желание повторить это удовольствие – у входа замка сидела очень полная женщина в летах, одетая в форму сторожа; и женщина эта отказалась пустить Аиту.
В этот раз Аита была в длинном платье по щиколотки; и блузка её была отнюдь не прозрачна, а только с чуть смелым декольте. Именно из-за этого декольте женщина-сторож не хотела пускать Аиту, так как декольте это – как она выражалась – вызывает общественное возмущение.
На замечание Аиты, что, насколько она знает, вызывающие общественное возмущение лица впускаются, но больше не выпускаются – женщина ответила, что об этом ей ничего не известно; что ей, мол, строго приказали не пускать женщин в непристойном одеянии.
И нам пришлось уйти ни с чем.
А может быть это и к лучшему; ведь повторение, как общеизвестно, даже самые исключительные и необыкновенные приключения втягивает в болото обыденного.
Данный текст входит в книгу
ISBN: 978-3-940185-26-6
